Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

Толстушка в черном чепчике смотрит на меня с самым настоящим сожалением.

– Не знаешь ресторан Норейко? Не знаешь? Вот смешно! (Она произносит «смишьно».) Никогда такой дурноватой девочки не видела! Ну, одним словом, у моего папы самый большой ресторан в городе. А я – папина дочка, Меля Норейко. Меля – значит Мелания. А тебя как зовут?.. Сашей?.. А тебя? – обращается она к Фейгель. – Маней? А кто твой папа?

– Мой папа – учитель, – отвечает Маня так твердо и уверенно, что я чувствую: она рада, что ее папа учитель, она любит своего отца и гордится им.

И мне это почему-то приятно.

– Ну, вот что, пичужки… (Меля, по своему обыкновению, вытягивает губы трубочкой к носу, и у нее выходит «пичюжьки».) А в каком классе вы будете учиться? – И она деловито засовывает за щеку конфетку.

– В первом! – отвечаем мы в один голос.

– Ну, тогда ступайте за мной – я тоже в первом – и делайте тють-в-тють все, что я!

С удивляющим нас бесстрашием толстенькая Меля Норейко берется за тяжелое медное кольцо входной двери и широко распахивает ее перед нами.

– Аллэ! – командует она. – Да что вы стоите, как глупые куклы? Входите!

И вот мы в большой темноватой швейцарской. Куда ни посмотришь, вешалки для верхнего платья, над каждой вешалкой надпись: III кл., V кл. и т. д. Меля уверенно ведет нас в самый угол швейцарской – там наша вешалка: I кл. 2-е отд., то есть первый класс второе отделение. У соседней вешалки – I кл. 1-е отд. – я вижу снимающую пальто Зою Шабанову: она будет учиться в первом отделении.

Между вешалками снуют женщины в полосатых холщовых платьях. Они помогают девочкам-ученицам раздеваться, вешают их пальто и шляпы.

– Это полосатки! – объясняет нам Меля Норейко и, завидев издали идущую по швейцарской пожилую сухопарую женщину в синем платье учительницы или классной дамы, Меля быстро, едва не поперхнувшись, проглатывает очередную конфетку и шепчет нам: – А это «синявка»! Ее Дрыгалкой зовут.

Сухопарая «синявка», у которой такая странная, смешная кличка, уже стоит около нас и, укоризненно качая маленькой головкой, говорит Меле:

– Ну конечно, это Норейко! Удивительно шумная особа! Отчего вы не раздеваетесь, Норейко? Вы не знаете правила? «Не задерживаться в швейцарской! Раздеться – или одеться – и уходить наверх или на улицу!»

– Я, Евгения Ивановна, новеньким помогаю, – отвечает Меля благонравненьким голоском. – Они же, Евгения Ивановна, просто ничего не знают, – даже смишьно! – я их всему учу!

Оказывается, у Дрыгалки есть и человеческое имя: Евгения Ивановна.

Дрыгалка грозит Меле тощеньким пальчиком:

– Ну, ну!.. Смотрите!.. – и идет прочь от нас.

Мы смотрим ей вслед… Ну конечно, она – Дрыгалка! Это очень меткая кличка. Она движется какой-то подпрыгивающей, подрыгивающей походочкой, плечи ее при этом вздрагивают, локти, прижатые к туловищу, дергаются, головка тряско дрожит…

– Ну, девочки, идем! – командует Меля.

И она ведет нас по узорной чугунной лестнице наверх, во второй этаж. На стыке двух длиннейших коридоров, в том месте, где более узкий коридор вливается под прямым углом в более широкий, стоит очень большой письменный стол.

– Директорский стол! – шепчет нам Меля Норейко и показывает глазами на человека, сидящего за этим столом.

Человек этот одет в синий вицмундир учебного ведомства, из-под бархатного лацкана вицмундира выглядывает половина большой звезды, сверкающей серебром и эмалью. На шее – под подбородком – у него орден. Человек сидит неподвижно – кажется, он дремлет сидя; глаза его закрыты, а щеки, какие-то неправдоподобно красные, осыпаны целыми выводками желтых прыщиков, как грибами-поганками. Нос у него тоже красный, даже красно-сизый. Все остальное лицо, за вычетом носа и щек, нездорово-желтого цвета, измятое, как квёлая репа.

– Директор… – шепчет нам Меля. – Тупицын…

Около директорского стола две-три неподвижные фигуры «синявок», окаменевших в благоговейном страхе, как бы не потревожить директора в его дремоте.

Меля Норейко старается как можно быстрее и беззвучнее миновать директорский стол и проскользнуть в коридор направо, увлекая за собой и меня с Маней Фейгель.

Но тут – вдруг! – начинаются пугающие чудеса. За спиной дремлющего директора раздаются странные звуки – сперва сип, потом хрип, потом все нарастающий гул, потом – щелк! – и медленно, ритмично сменяющиеся торжественные удары часов. Только тут мы замечаем, что за спиной директора висят на стене круглые часы – это они и бьют.

Сам директор, словно проснувшись от дремоты, медленно раскрывает глаза, а потом яростно выпучивает их, уставившись на нас, как вареный рак. Нас с Маней охватывает настоящий ужас. Он еще усиливается оттого, что Меля Норейко испуганно шепчет нам:

– Мака́йте! Да мака́йте же!

Мы не понимаем, чего она от нас хочет. Чтоб мы махали? Кому махать – директору? Чем махать?

Маня Фейгель делает слабую попытку изобразить пальцами правой руки нечто вроде приветственного жеста, такого робкого, что невозможно понять, что она, собственно говоря, хочет этим выразить.

Но тут сама Меля, не переставая шипеть на нас «макайте!» – опускается в глубоком реверансе, словно в воду ныряет. Тогда и мы как умеем делаем реверанс (у нас он получается очень коряво). Затем, схватив за руки, Меля быстро увлекает нас за собой в небольшой темноватый боковой коридорчик.

Там она обрушивается на нас:

– Я вам говорю, я вам шепчу «мака́йте», а вы стоите, как глупые куклы!

– А кому махать?

– Да не махать! Господи, твоя воля, никогда таких дурноватых детей не видала! – искренне возмущается Меля. – Не махать, а макать! Понимаете? Макать, макать – ну, свечкой макать! Соображаете вы?

Вероятно, у нас очень растерянные лица, потому что, глядя на нас, Меля начинает громко хохотать. Потом она объясняет: «макать свечкой» – значит делать реверанс при встрече с начальством.

– Кого ни увидите в коридоре – учителя, «синявку», – макайте свечкой, вот так! Директора встретите или начальницу – макайте глубоко… Видели, как я сейчас директору макнула? – с торжественной хвастливостью напоминает нам Меля. – Ну, теперь поняли, пичюжьки?

– А откуда ты все правила знаешь? – спрашиваю я, глядя на Мелю с величайшим удивлением.

– А оттуда, что я – второгодница! – выпаливает она с такой гордостью, как если бы она говорила: «Я – академик!»

Мы с Маней смущенно переглядываемся. По нашим понятиям, быть второгодницей – это ужасно, это позор!

– Дурочки! – смеется Меля. – Ну вот совсем глупышьки! Вы думаете, меня оставили на второй год потому, что я плохо училась? Нич-чего подобного! Вот смотрите…

Меля рывком стаскивает с головы черный чепчик с черными кружевцами. Мы видим ее голову, остриженную наголо.

– У меня в прошлом году сперва корь была, потом – скарлатина. Три месяца я больная лежала… Ну, потом, конечно, уже мне не нагнать было, что пропустила… И волосы стали очень выпадать, пришлось остричь, два раза, совсем напрочь. Второй раз вчера остригли – это уж в последний раз. Теперь волосы будут расти хорошо, густо!

Все это Меля рассказывает, быстро-быстро вертя на указательном пальце свой чепчик. Потом с маху напяливает его обратно на голову.

И как раз в эту минуту начинается пронзительный звон. Оглушительный, непрекращающийся, несмолкающий, он заполняет все здание. С того места, где мы стоим, мы видим и самого «звонаря». Это – служитель Степан, мужчина среднего возраста, с могучими усами, мирно лежащими на пышных и коротких баках, похожих на две котлетки. Этот человек одет в форменную куртку с металлическими пуговками. И звонит он не просто так – «дали звонок в лапу!» – нет, он то держит звонок над головой, то вертит им, так что получается нечто вроде трелей.

– Звонок! – кричит Меля. – Бежим в класс!

Мы спешим по коридорам, по которым в разных направлениях бегут на первый урок девочки всех классов.

Мы добежали до своего класса – и попадаем в царство Дрыгалки! Наша классная дама – Дрыгалка.

– Дети! – говорит Дрыгалка нам, рассевшимся на партах как попало, «как селось». – Встаньте, дети! Перед ученьем надо помолиться. Пусть читает молитву… ну, хотя бы Горбова!

Горбова, высоконькая, чернявая, выходит из-за парты, становится впереди всего класса. Мы тоже все встаем. Обратившись лицом к иконе, Горбова осеняет себя крестом. То же делают и остальные девочки и сама Дрыгалка.

– «Преблагий Господи! – начинает молитву Горбова. – Ниспошли нам благодать духа Твоего святого…»

Горбова сказала последние слова молитвы и трижды перекрестилась. Перекрестились все остальные девочки и Дрыгалка. Горбова возвращается на свое место.

Молитва кончена, сейчас начнется урок.

– Дети! – снова обращается к нам Дрыгалка. – Достаньте свои дневники.